Однажды Енот, путешествуя по Египту, поддался на уговоры назойливых торговцев туристическими услугами и взобрался на верблюда, договорившись на часовую прогулку. Впоследствии, однако,, оказалось вот что: залезть на верблюда – бесплатно, а вот чтобы тебя сняли с него – это уже стоит денег.
Отвратительно!
Ничего не может быть хуже узнавания условий контракта после подписания оного.
Енот ни при каких обстоятельствах не был намерен тратить деньги на подобные нахальство и грабёж. Енот решил, что виновато во всём наведенное на него наваждение. А именно – египетская цыганская магия обольщения, которая, как всем нам известно, проистекает из тех далеких времен, когда фараоны еще были при жизни - уже тогда египтяне славились своими торговыми хитростями. Почему-то вспомнилось ему эта древнекитайская заумь: «благородный муж ни от кого не ожидает обмана, но когда его обманывают, он первый замечает это». Только толку от того, что благородный муж заметил коварство никакого: он уже на верблюде и только Аллах знает, когда и где этот верблюд остановится и преклонит все свои четыре ноги, чтобы можно было с него безопасно спешиться.
В первый день Енот скрежетал зубами и поносил последними словами своих обманщиков: – Будь проклят тот, кто замыслил и учинил данную гнусность! А также: – Ох, и дайте мне только слезть с этого несчастного горбатого животного, уж устрою вам сплошную ковровую смерть и бисероплетение! И про верблюда не забывал: – Ах ты ж, волчья сыть, травяной мешок! Отпусти меня, ирод окаянный! Переходя при этом, отчего-то, на язык русских народных былин.
И еще много-много другого, недоброго, но слишком уж неприличные были те слова для благородного читателя, поэтому мы их опускаем.
Следующие четыре дня прошли в бреду и в злости, сменяющей отчаяние, которое переходило в жалость и возвращалась в ярость. Енот вынужденно постился, влагу же получал, слизывая по утрам редкую росу с негустой шерсти своего мучителя.
На пятый день возмущенный разум Енота притих, а в вместе с ним утихли енотьи вопли и проклятия. Он висел на спине животного, крепко, однако, схватившись в редкую поросль на холке. Потому что более всего на свете он боялся упасть на полном ходу прямо под копыта этого огромного зверя. А вокруг являлись ему только сломанные пирамиды, бурые колючки, кусачее солнце и знойный песчаный ветер.
На седьмой день путешествия, когда Енот уже внутренне готовился испустить последний дух и мысленно прощался со всеми, он внезапно осознал, что на изогнутой шее верблюда, удобно устроившись в прогибе, сидит дедушка с длинной и тонкой курительной трубкой.
Дедушка был весь сморщенный, в бесформенной белой одежде, какой-то маленький, и было совершенно непонятно, когда он тут оказался – минуту назад, когда глаза Енота ещё были закрыты или он изначально был приделан к верблюжьей шее и попросту ранее хорошо маскировался и потому совершенно незаметен. Дедушка возился со своей трубкой – похоже, пытался её получше разжечь, а она сопротивлялась и отказывалась раскуриваться.
Придя в себя, Енот вскричал из последних сил:
– Скажи мне, кто ты, о незнакомец, и каким образом оказался ты в плену у этого чудовища о двух горбах?
Вскрик получился, к сожалению, тихим, хриплым и совершенно неприветливым.
Дедушка всё не отвечал, а продолжал возиться со своей непослушной трубкой, хотя по всему было понятно, что он услышал обращенные к нему слова, и, возможно, даже понял.
Енот ждал ответа, но прошло пять, десять, уже пятнадцать минут, а вредный дед как будто и не замечал его. Наконец, видимо, отчаявшись заставить свою трубку дымить как положено, дедушка поднял голову, пронзительно, даже как-то устало, посмотрел на Енота и неожиданно спросил:
– Слышь, друг. У тебя, часом, табака для трубки нет? Мой вот, что-то отсырел, кажись, совсем.
– А как это, интересно, табак может отсыреть здесь, в сухости и сплошной пустыне? – зачем-то поинтересовался Енот.
– Иншалла! Одному Аллаху это ведомо – пожал плечами странный дед. – Имя моё – Сараха. Я – дервиш, а это значит – свободный искатель, будем знакомы и приятны друг другу. А тебя я знаю, можешь и не называться. Ты, Енот, не подумай лихого, я здесь не мираж какой, или что там ещё тебе могло привидеться. Помогу тебе в беде твоей. Жаль, только, что табака у тебя нет с собой, как я понял. Это ты зря! В пустыню так нельзя, здесь на всё свои законы, свой устав.
Енот в каком-то совершенно очумлённом состоянии продолжал пялиться на деда, открыв рот в изумлении, а тот, как ни в чём не бывало, продолжал изрекать непонятное:
– Когда разум связан, он порывается блуждать во всех десяти направлениях, а вот если его развязать, он пребывает недвижимым. Я понял, что он так же хитер, как и этот верблюд. Поэтому лучшим для тебя советом от меня будет следующий: развяжи свой разум и отпустись.
– Дедушка Сараха! – перебил словоблудие деда Енот – я не знаю, как развязать свой разум, но ты только сделай так, чтобы этот верблюд наконец остановился и опустился на брюхо, а уж потом столько я тебе табака принесу – ты даже и не представляешь себе того количества, тебе надолго хватит!
– Горю желанием быть тебе в услужении, о благороднейший Енот! – хлопнул руками и вскричал дедушка – И да улучшит Аллах твои обстоятельства! Смотри-и-и-и!!!
Прокричав это, дед очень легко, буквально одним движением, вскочил на ноги, вскинул руки, наклонил голову и, прикрыв глаза, начал кружиться на месте, Он перебирал ногами так ловко и быстро, что казалось, они были нарисованы кистью какого-то художника сразу во все стороны света. Енот отчего-то пришло на ум, что если в Индии имеется многорукий Шива, то здесь, в Египте – многоногий дед. Его руки, обращенные к небу слились в сплошную чашу, или даже крылья птицы, но куда можно улететь с такими крыльями? Дедуля мало того, что превратился в какой-то стремительный волчок, так еще и начал издавать утробные звуки, от которых Еноту стало совсем не по себе. У него и так уже кружилась голова от слабости и дедушкиного мельтешения, а тут еще пение, продирающее, казалось, до самых енотьих пяток.
Что произошло дальше, Енот не помнит. Как только дедушка разогнался до немыслимой скорости и слился в совершенно белое веретено, а звук, казалось, поднялся до самых небес, произошла монтажная склейка кадров событий: вот Енот уставился в странного деда, а вот следующий кадр: Енот на твердой, такой желанной земле, верблюд с дедом на горизонте, а на заднем фоне – краснеющий закат громадного солнца и пирамиды.
Енот до сих пор сомневается, что дед был реальным, а не миражом, как последствие истощения, усталости и обезвоживания, но всё же слово своё сдержал: скупил в соседних лавках приличный объём трубочного табаку и принес его на то самое место, где, по его расчетам и произошла встреча со странным дедом-дервишем-волчком, да прикопал весь запас подле приметного камня, будучи при этом стопроцентно убежденным, что если дед всамделишный, то обязательно сыщет свою награду за чудесное спасение.
А верблюдов с тех пор Енот сторонится и, честно говоря, не одобряет. И ещё танцы, особенно те, где танцующие или танцуемые вращаются волчком.
